Шла война

Когда началась война, мне было 14 лет. С первого дня начали всех мужчин и ребят брать в армию. Никто не устраивал проводов, сегодня пришла повестка, завтра — с вещами. И люди уходили один за другим. Помню, провожала жена мужа, шли они вдоль речки Лопасни, а мы работали в поле. Он остановился, со всеми попрощался и сказал ребятам: «Оставайтесь за нас, вы теперь за мужиков». И он не знал, что видел нас в последний раз. Из 50 домов вернулось 5 человек, остались все на поле брани.

Остались в деревне одни бабы, и мы, подростки — ребята и девчонки. А шла самая рабочая пора, сенокос начался, окопы надо копать. Молодые бабы пошли в лес пилить дрова,— Буянова, Болотова, Зумуруева Варвара— на торф. Мы ходили копать окопы в Лопасню, на Бадеево. Копали пулеметные гнезда на старой Калужской дороге на садковском кладбище. У школы № 3 окоп был сырой, всегда в нем была вода, вычёрпывали, стелили дощечки и клали сено. Кода; ли ров у речки Лопасня. Бритиков командовал нами.

Зимой вязали маты из соломы в клубе, всем хватало работы. Весной запружали речку, половодьем размывало левое плечо у мельницы. Мельник Ларичев П.Т. был небольшого роста, всегда как Дед Мороз: шапка белая, пиджак, валенки — все в муке. И говорил: «Ну, давайте, бабоньки, давайте. На вас вся страна смотрит». И бабоньки возили на лошадях глину, хворост из леса, запружали плотину. П.Т. Ларичев был чудесный человек. Посмотрит на тебя — и как-будто пожалел. Веяло от него теплом каким-то, и на душе становилось спокойней, теплей.

Работали в поле многие, как Завиткова Антонина, Тимофеева Мария от зари до зари. Летом, когда лошадей начинали одолевать оводы, они выпрягали их и давали им отдохнуть. Бедные, как тяжело было женщинам — у всех дети дома, хорошо, если была старушка, присмотрит, а если нет — брали с собой на скотный и в поле. Везде висели плакаты «Фронт и тыл едины. Все для победы!»

Но вот девочки пошли в МТС, стали учиться на трактористов. Курсы вели М.Д. Романов, Л.М. Мурашин. Директором был Т.В. Трудолюбов, Глушенко — механиком. Это такие люди, что надо о них сказать. В такую годину все нужно делать, а с кем, с этими дев-чонками? Свету нет, а надо на токарном станке точить, вручную вертели девочки станок.

В кузнице ковали ободья для передних колес. Кузнец был Е.С. Захаров. Машину разобрали до основания, детали мыли в горячей воде. В углу мастерской стояла печь, в ней был квадратный котел. Туда опускали на проволоке связку деталей, а потом вытаскивали, и они были чистые. Собирали тракторы, все ремонтировали сами под руководством бригадиров.

Учил нас Романов М.Д. за три месяца с небольшим. Мы уже знали трактор, сеялку, культиватор, плуг. И ранней весной все разъезжались по своим бригадам. Бригадирами были Заграй, Сович, Романов, работали Ромашко, Стасюк. Они напутствовали девочек: «Вам страна доверила такие машины, они очень дорогие. Страна ждет от вас хлеба. Экономьте горючее». Мы были уверены, что помогали фронту, что на нас вся страна смотрит. А как нас встречали председатели колхозов! Как они нас ласково называли — «доченьки милые». И эти дочки пахали день и ночь, только б не сломался трактор, только бы работал.

Все поля в окопах, в колючей проволоке. Приходилось вертеться, выбирать, пахать клочками. А сколько слез было. Не заводится трактор никак, где сил-то взять? Сядешь у заднего колеса и плачешь. Сколько рук поломал трактор этим девчонкам. Как ждали они победы, как 'всегда хотелось спать. Вставали в 3 утра, еще пастух стадо не выгонял, и пахали, пока ничего уже не видно. А если было два трактора и две прицепщицы, то с утра до вечера, с вечера до утра. Пахали по 700—800 гектаров. Сейчас ни один тракторист столько не вспашет.

Теперь мы стали старущками, но за эти годы никто не вспомнил о нас. Нас вши грызли, были голодные, разутые. Я ходила зимой в бушлате, в валеных солдатских рваных сапогах. Я туда солому ложила, потому что были велики. Галифе солдатские вместо чулок и штанов и шапка-ушанка. А летом комбинезон или юбка, солдатская гимнастерка, сапоги кирзовые.

Но я об этом не жалею. Когда кончилась война, в 1946 году ушла из МТС. Мне было не страшно ничего, я умела пахать, жать, вязать, я могла работать слесарем и не уступила б ни одному мужику. И такими были все мои подруги. О таких писал Некрасов — «в горящую избу войдет, коня на скаку остановит». Вот это настоящая русская душа. Вот обидно, что недовольны некоторые, что все про телогрейки пишут в нашей газете, а я очень довольна, что про них пишут. Они кормят вас, те, что сейчас в пальто и шляпах не-довольные, что вы будете делать без этих телогреек? А наши телогрейки были как кожаные от работы, все блестели, и мы их с гордостью носили. Вот имена моих друзей в телогрейках. Никодорова Лидия, Шагалов Семен, Сафрина Шура, Муницин Саша, Моисеева Тася, Миронова Валя, Миронрва Варя, Буянова Надя, Фазеева Люся, Кузьмин Леня, Кузьмин Николай, Зорин Николай, Захаров Николай и многие другие.

Как хочется встретиться с этими старушками и стариками, посмотреть, какими мы стали. Многих уже нет в живых. Так скажите добрые слова ~тём7 '’кто еще жив, пусть знают наши внуки, что мы тоже чего-то стоили.

В старой Лопасне

Хочу вспомнить и о своей Лопасне. В Лопасне было 4 колхоза, молокозавод, две пекарни, прромкомбинат. Делелали здесь свою колбасу, конфеты, квас, напитки, пекли булочки. В магазинах было все – мясо, молоко, творог, сметана, колбаса, рыба, икра черная, красная. На полках стояли банки – крабы, печень, шпроты, всякие консервы в масле, в томате. Магазин, который все называли «длинный», работал до полуночи, был дежурный.

Не было тогда холодильников, но войдешь в магазин, запах — чудо. Окорока, грудинка, в бакалейном отделе корица, гвоздика, кофе, ванилин, так все хорошо пахло. Были заготовители — Малфыгин, Рыжов, Макаров. В булочной Серегина М., Зубкова 3., в чайной — М. Банина. Все — чистые, опрятные, любо поглядеть.

Была мельница в Солнышкове, был жив Т.Т. Ларичев, и была речка Лопасня. Из нее пили, воду, росли на ней белые лилии, летом жители катались на лодках до Солнышкова, а зимой на коньках. Лед был, как зеркало, чистый, аж дух захватывало — так хорошо.

Сейчас нет уже речки. То, что осталось, это не речка. Разве можно из нее воду взять или купаться? Бедная рыба, и та не водится. А сколько ее было — плотва, щука, пескари.

А сколько было грибов! В Стремилове, в Ваулове были заготовительные пункты, куда население приносило грибы, и там их солили. Килограмм белых грибов сушеных в магазине стоил 500 рублей.

В понедельник и четверг был базар. Сколько люду собиралось. В чайной стоял большущий самовар на три ведра, официантки вежливо обслуживали посетителей. В центре зала висели часы и репродуктор, играла музыка. Народ был совсем другой, все знали друг друга, раскланивались при встрече. Машин было мало, все на лошадях возили: и хлеб, и молоко. Мужики были сильные, богатыри. На улице торговали мороженым, пончиками, квасом, водой — не как сейчас — стакана воды не найдешь.

Арныч был заведующим чайной, писать не умел, а вот достать продукты и все остальное умел да еще как. Простые люди трудились, старались. В работу вкладывали душу, любое дело надо делать с душой. Вот прожил человек свою жизнь, трудно ему было, мало видел хорошего, а все равно он доволен, что прожил свою жизнь не зря — все силы, всю душу отдавал работе, не щадя себя.

А что получилось в конце концов? 50 лет отработал, а теперь получай бывшие 36 рублей. И все равно думаем, что это все временное, все это скоро пройдет, будет лучше. Если войну пережили голодные, немец бомбил нас, особенно мост железнодорожный в Солнышкове, доживем до лучших времен. Сейчас хоть мы и старые, но умирать нельзя, не на что хоронить, гроб дорогой, два метра земли еще дороже. Да где нам взять денег? Будем жить.

Дорогая редакция, прости, если что не так написала. Я старая, старушка неграмот-ная, а душа вроде ничего.

---

Гусакова.

Газета «Чеховский Вестник» от 31 марта 1994 года.