Лопасни древняя Земля
Пропитана Твоею "Кровью..."
Роняют слезы Тополя,
Согретые Твоей Любовью.
И на Лопасненский восход
Находит грустное затменье...
Но будет помнить Небосвод,
Учитель, рук Твоих Творенье!

Николай ВОИНЦЕВ

Свет погас над Лопасней... Померкла самая яркая звез­да... — ушел из жизни свя­той человек Алексей Михай­лович ПРОКИН.

Думали, что соберемся 2 апреля 1999 года, на его 75-летие. Все его выдаю­щиеся ученики: Юрий Бычков, Ши­риною Шотемор, Юрий Соловь­ев, Вячеслав Стобецкий, Юрий Сбитнев, Олег Кузнецов, Алек­сей Макаров, Борис Бессарабов, Евгений Анищенко, Аркадий За­витков, Аркадий Бизянихин ред­ко собирались в последние годы. Грандиозным, вселенским был его 70-летний юбилей, словно краски римского карнавала. Его приветствовал фольклорный песенно-танцевальный коллектив «В горенке» Шараповского СДК. Монстр отечественной полигра­фии Алексей Макаров нашел уди­вительную фразу: «Он сам не заметил, как стал частью истории Лопасни, которую писал». Неподражаемый Борис Бессарабов, мастер-реставратор роялей, провозглашал: «Я не спал пять дней и пять ночей. Я не поэт, но невольно мысли слагаются в стихи. От Лопасни и до Голливуда, с южных гор до северных мо­рей, знают Лешу Прокина повсюду. Леша Прокин — лучший друг людей...».Тогда Володя Сорокин, чемпион мира по пятиборью, словно подвел всех под присягу: «Давайте ежегодно праздновать дни рождения Алексея Михайловича, как этот 70-летний юбилей!» Встретились не на 75-летие. Раньше. 18 июня 1998 года.

Уже прошли сороковины. А все болит и болит. Странно, что жизнь продолжается. Ушел последний из могикан. «Свет померк над Лопасней. Самая яркая звезда закатилась», — сказал на панихиде Николай Воинцев. Несовместимые понятия: он и трагедия. Он ведь был оптимистом. Казалось, над ним не властно время. Пока он был рядом, все ци­ничное, мелочное, пошлое удостаивалось снисходительной издев­ки, насмешки, не более. Что там какие-то лилипутские дела лилипу­тов, когда рядом — Гулливер! Попрали, порушили святыню. Пору­шили — не сокрушили! — послед в 800-летней истории Лопасни.

Небрежно, невежественно, жестоко столкнули с пьедестала величину, сиявшую тысячам тысяч. Его боготворили. Он при жизни был канонизирован. Мягко упрекали его: нет учеников. Но ведь он был не мэтр, у которого могли быть ученики. Он был провидением Божьим. Как же теперь без Вас, Алексей Михайлович! Незаменимый, неподражаемый. Уникальный историк Лопасни. Олицетворение вы­сокой духовности и бескорыстия. Душа, преисполненная даром, благородством, культурой мысли, никогда не выставляла себя напоказ. Соприкасались с такой душой, вовсе не стремившейся обнаружить свою особость, и общение становилось потребнос­тью, и влекла к нему неведомая сила. Никто до Алексея Михай­ловича Прокина не занимался архивными изысканиями. Потому находки его — достояние. Кто-то сидел бы на своих открытиях, как скупой рыцарь. А он щедро расточал свои интеллектуальные кладовые даром. В этом была его особость.

— Какая там особость! — помнится, возражал он мне,— Как Юрка Сбитнев писал? «Я жил не так, живу не так. И буду жить не так». Все нормальные люди с сожалением говорят обо мне: «Только Прокин никуда не выбился».

Но кто, как он, был способен хранить в своей памяти мно­гоярусные наслоения фактов, событий, историй, судеб? Кто провел всю свою жизнь в архивах, как Прокин? Кто знает все даты-цитаты, легенды о селениях и храмах родного Лопасненского края, о промыслах, о героях? Память расторопно подсказывает подробности, которым несть числа. Удивительно сочеталось в нем возвышенное и земное. По­мнится, приходил он в редакцию, ежедневно, неукоснитель­но, как на работу, пил горячий кофе с ложечки, покорно ожидая, когда допишу я дежурный абзац засыльного номера. Внезапно прерывал молчание, пронзительно вонзая взгляд по­верх очков с мощнейшими линзами:

— При царице Тамаре Грузия присоединилась к России... Послу­шай, Маринк, в ЗАГС передали старые церковно-приходские книги. Вот бы тебе посмотреть!

— Как Вы не понимаете, что это не первополосное! — непростительно раздражалась я.

— А то сходила бы в ЗАГС,— продолжал своим протодьяконским басом Алексей Михайлович,— полистала бы церковные книги... Да, тут князь Васильчиков наведывался в бывшее имение, долго мы толковали с ним... Напиши про князя-то!

— Да-да,— закуривала я свою длинную черную сигарету «Моге», думая, чем бы продолжить материал.

— Наталия Николаевна Гончарова после дуэли Александра Серге­евича курила длинные коричневые египетские пахитоски,— комментировал Алексей Михайлович. В мою комнату-келью, окле­енную под дерево, входила Лена, заведовавшая тогда в редакции компьютерной версткой и дизайном.

— О, Леночка! — оживлялся Алексей Михайлович.— Ты бы Ле­ночке кофе предложила!

— Что, Ваша Леночка с вокзала пришла? У нее забить нечем на полосе строк тридцать, не иначе.

— Подкинь информашечку, строк на тридцать,— в самом деле просила Лена.

— Подкину. Что Вы говорили про князя Васильчикова, Алексей Михайлович? Приезжал в родное имение? Сейчас нарисуем тридцать строк...

— Усадьбы старые разбросаны по всей таинственной Руси,— тем временем, пия кофе, цитировал Пастернака Алексей Михайлович. И мы вдруг осенялись: усадьба Шнейдера в Ермолове, усадьба Мантейфеля в Вихрове, Свербеев в Солнышкове, Шереметевский в Кулакове. Господи, материала-то сколько не охваченного, не иссле­дованного, не публикованного! И все откладывалось на потом. Ведь все в памяти у Алексея Михайловича. Когда-нибудь, потом. Каза­лось, что он вечен...

Забыли, что живем в эпоху сокрушающих потерь. В эпоху по­пранных святынь. Когда хоронили Лопасненского краеведа, художника Петра Ивано­вича Липатова, у меня сорвалось:

— Вы-то хоть не умирайте, Алексей Михайлович.

А он, когда прощались после тризны, сказал всем:

— Вот Маринка велит мне не умирать. А придется.

Да не верил ведь он в это. А мы тем более не верили. Писать о таком великом человеке, как Алексей Михайлович Прокин, надо гекзаметром, александрийским стихом, державинским слогом. Странно, что все — в прошлом. Какой-то приступ ду­шераздирающего отчаяния.

Незадолго до трагедии мы были дома у Алексея Михайловича. Его ученик, директор музея-заповедника А.П. Чехова в Мелихове, автор сорока книг, искусствовед, писатель, уроженец Лопасни Юрий Бычков удостоился прокинского доверия — принять прокинский архив в Мелиховский музей-заповедник А.П. Чехова. Юрий Бычков редактирует наследие своего великого учителя и друга. Ученик А.М. Прокина Вя­чеслав Стобецкий готов профинан­сировать печат­ное издание под названием «Ис­тория Лопасненского края, рас­сказанная Алек­сеем Михайлови­чем Прокиным». И все равно — приступ отчая­ния. Отчаяние — большой грех по-христиански. Мы в отчаянии. Мы грешны. Потому что не уберегли его, не уберегли Алексея Михайло­вича Прокина. Прости нас, Гос­поди!

Марина Орлова