Версия сайта для слабовидящих
26.01.2021 08:18
38

Воспоминания о Лопасне

Перелистывая страницы…


Шмелев

       Сегодня не только европейцы, но и американцы, японцы, австралийцы, даже африканцы знают Антона Павловича Чехова, ставят его пьесы. В газетах, журналах, книгах, выходящих на всех континентах, в самых разных странах мира, мелькают знакомые слова: «Мелихово», «Лопасня», «Чехов». Представим на минутку, что А.П. Чехову не удалось купить имение в Мелихове. Тогда бы всемирная литературная слава нашего города заметно потускнела. И все же...
        Вспомним писателя Ивана Сергеевича Шмелева, вынужденного после революции покинуть Россию. Его единственного сына, белого офицера, отказавшегося бежать из Крыма, расстреляли. Прожив во Франции долгие нелегкие годы, Шмелев остался, по словам философа И.А. Ильина, «изобразителем русского исторического, душевного и духовного уклада». Он и умер в монастыре Покрова Божьей Матери в день своего приезда в обитель. Главная книга И.С. Шмелева «Лето Господне» — церковный календарь, увиденный глазами ребенка. Впечатления мальчика переданы писателем так ярко и зримо, что, кажется, видишь каждую деталь.
        Не забыл он и о Лопасне: «Я слышу всякие имена, всякие города России. Кружится подо мной народ, кружится голова от гула...
        - А вот, лесная наша говядинка, гриб пошел! Пахнет солевым, крепким. Как знамя великого торга постного, на высоких шестах подвешены вязки сушеного белого гриба. Проходим в гомоне.
        - Лопасненские, белей снегу, чище хрусталю! Грибной елагаш, винегретные... Похлебный гриб сборный, есть протопоп соборный! Рыжики соленые-смоленые, монастырские, закусочные... Архиерейские грузди, нет сопливей!... Лопасненские отборные, в медовом уксусу, дамская прихоть, с мушиную головку, на зуб неловко, мельчей мелких!.. Горы гриба сушеного, всех сортов. Стоят водопойные корыта, плавает белый гриб, темный и красношляпный, в пятак и в блюдечко. Шатаются парни, завешенные вязанками, пошумливают грибами, хлопают по доскам до звона: какая сушка! Завалены грибами сани, кули, корзины...
        - Грибами весь свет завалим...»

Бунин

На московском «постном» рынке лопасненцы занимали далеко не последнее место. Помнил о Лопасне и Иван Алексеевич Бунин, работавший над книгой о Чехове в конце жизни. Даже перед смертью, в последние свои часы, он просил жену почитать ему письма Антона Павловича.
        Но совсем не в связи с Чеховым Бунин вспомнил о Лопасне в книге «Темные аллеи», которую называл «самым лучшим и оригинальным, что написал в жизни». Он создавал книгу в дни войны и сравнивал ее с пушкинским «Пиром во время чумы». В тяжелые дни, чтобы пережить невыносимое, Бунин писал о непостижимых загадках человеческой жизни: «... Все рассказы этой книги только о любви, о ее «темных» и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях». «В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва-Севастополь остановился на маленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось, и чего-то ждал на втором пути...
        На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на Западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом...»
 Так начинается «Руся» — рассказ Бунина о молодой, страстной, загубленной любви. Писатель утверждал, что в его рассказах «все от слова до слова выдумано». Возможно, что усадьба, в которой происходит действие рассказа, действительно плод воображения Бунина. Но в его, созданном крупными мазками описании же-лезнодорожной станции, мы сразу узнаем Лопасню. В Серпухове в те давние годы останавливались все поезда. О какой же еще маленькой станции (не платформе, а именно станции) после Подольска могла идти речь? Запах болота — это тоже наше, родное, лопасненское. Юный поэт Г. Окский (его настоящие имя и фамилия: Гурий Александрович Сидоров) в буйные революционные годы вдоволь побродил по московским поэтическим кафе, где встречал Маяковского, Хлебникова, Есенина, Брюсова и многих других интересных людей.
        В 1918 году он поменял «перо поэта на шпагу журналиста» и начал работать в серпуховской газете «Коммунист». Через полгода девятнадцатилетний юноша уже стал ее редактором. Скучать молодым журналистам тогда не приходилось. В редакционном общежитии они даже устроили «Веселый музей» своей газеты:
        «Там можно было увидеть стоптанные до крайности, с оторванной подошвой ботинки — бутсы неутомимого репортера Анатолия Жигачева-Гаева, ухитрявшегося за один день побывать пешком в трех волостях; огромное бутафорское перо, напоминающее по очертаниям кинжал, принадлежащее отважному разоблачителю городских жуликов Михаилу Бахтадзе. А вот и бутыль «с водой из фельетонов» нештатного нашего публициста В-а, и успокаивающие таблетки (размером с кирпич) для редактора, бурно переживающего «досадные опечатки», и бочонок с порошком от ипохондрии, изобретенный постоянным нашим юмористом Александром Терентьевым. Были в музее и сугубо интимные, так сказать, экспонаты: кусочек от разбитого сердца редакционной машинистки Веры, безнадежно влюбленной в одного из нас; проволочная щетка, предназначенная журналисту, не особенно следящему за личной гигиеной; большущий том с надписью «Самоучитель игры на женских нервах, сочиненный прекрасным Борисом» и пр. и пр.» Лопасня входила в те годы в Серпуховской уезд. И журналистам серпуховской газеты не раз приходилось бывать по редакционным делам в Лопасненской волости. Окский вспоминал о поступившем в их газету сообщении корреспондента из Лопасни. Тот жаловался: в сельсоветы проникают деревенские богатеи. Серпуховские журналисты решили сами разобраться в лопасненских делах: «...Приехали на телеге в большое село. Одни направились в сельсовет, другие по избам и в чайную, а третьи — к давним знакомым, корреспондентам.
        К вечеру собрались в чайной, в дальней комнате, отделенной досчатой перегородкой от общего зала, и там, у весело кипевшего самовара, рассказывали друг другу о беседах с крестьянами. И через каких-нибудь полчаса, сопоставляя факты, доискались до истины: конечно, наши корреспонденты были правы — в сельсовете окопались кулаки... Через день в газете была напечатана об этом обширная статья, а через неделю уездный комитет партии добился новых выборов в сельсовет... Этот успех газеты сохранился в редакционных преданиях под наименованием «конференции самовара» — в память наше беседы в лопасненской чайной».
 Беглые зарисовки мемуариста точно передают атмосферу первых послереволюционных лет, полных надежд, заблуждений, иллюзий. Молодые идеалисты не сомневались тогда безошибочности своих суждений.
        В романе «Частная кара» нашего земляка Ю. Н. Сбитнева мы найдем что-то вроде продолжения этой истории, но уже с точки зрения самих лопасненцев: «Когда у первого Лопасненского волостного Совета не хватало денег, средства находили просто — сажали кого-либо из купцов в кутузку. Родня тут же вносила «штраф», расходились полюбовно. Власти побаивались. Но пуще страха — острое словцо, шутил «Совет да Совет, а денег нет». Интересны воспоминания Окского о годах гражданок; войны, о встречах с людьми, ставшими в начале 1920-х годов героями его очерков. Окский писал:
        «Кто не знал тогда этой тонкой девушки с большими, всегда сияющими глазами! Мы привыкли видеть Марусю в укоме партии: «Нет, я не прошу, а требую открытия еще одной школы в Лопасненской волости!» Жизнь молоденькой учительницы Марии Яковлевны в деревенской глуши оказалась совсем не простой. Уроки приходилось вести в тулупе, держа в дырявой варежке кусок мела. Окружали ее ребятишки в рваных ватниках и шапках-ушанках: «И носы красные. И жмутся друг к другу, чтобы как-нибудь согреться. А я уже увлеклась, объясняя урок, и мне совсем не холодно: щеки горят, расстегнула свой тулупчик...», - рассказывала Окскому юная учительница.
        Журналиста поразила судьба Гриши Кузнецова, черноглазого парнишки с тонкой, ловкой фигурой — лихого плясуна, каждый танец которого превращался в целое представление. «Вот окончится война, и пойдешь ты на сцену», — говорили ему. А Гриша отвечал: «Ох, ребятки, и плясать я буду! Под оркестр!» Но уехал танцор на гражданскую войну и через месяц вернулся без ног...
        «Прошло шесть лет... — писал Окский. — Как-то я попал в Лопасню на первомайский праздник. На площади стояла невысокая ширма, и целая толпа детей восторженно приветствовала своего любимца, неугомонного Петрушку. Он ловко плясал под звуки гармошки, вскидывая ноги в крошечных сапожках. Мое внимание привлекала низенькая коляска, стоявшая позади ширмы. И вскоре из-за нее показался артист, хозяин Петрушки: передо мной стоял улыбающийся Гриша Кузнецов!
        Удобно расположившись на своих деревяшках в коляске, он укладывал в коробке кукол и говорил мне: «Вот видите, у меня новая специальность. И все-таки я танцую!» Он высоко поднял над собой Петрушку, разодетого в яркие тряпки и бойко перебиравшего ногами. Огненная страстность танца не ушла из души Гриши, а переплавилась в другое искусство...»

старая Лопасня

Юрий Николаевич Сбитнев, вспоминая в романе «Частная кара» лопасненский «мир детства», рассказывал об истории града Лопастны, о ее преданиях, о крепком, живучем характере лопасненцев и их нравах: «Оборотистые, с лукавинкой и мудрой хитрецой, острые на язык, приглядистые ко всему новому, живущие своим умом....» В его повествовании волны памяти сменяют друг друга: светлые детские воспоминания о рюминском парке в Садках, об очищенных родниковых прудах, где организовали лодочную станцию и на подмостках открыли кафе «Поплавок», о духовом оркестре, играющем на берегу реки Лопасни, соседствуют с рассказом о жесткой школе выживания, пройденной мальчиком в годы Отечественной войны.
        Реальный город Чехов, каким увидел его Сбитнев в середине восьмидесятых годов двадцатого века, соединен в сознании писателя даже не со старинной, а с древней Лопасней — исторической и легендарной. Сбитнев проходил мимо только что построенных, но уже облупившихся блочных домов-близнецов, мимо казарменно-однообразных пятиэтажек (всем нам знакомая картина), а в его подсознании, в генетической памяти возникала древняя Лопастна, где в излюбленный древне-русской архитектурой треугольник объединялись и ветхая рубленная церковка в Зачатье, и высокий курган Садков, и деревянный кремль на Бадеевской горе. Заглавные ворота кремля смотрели на реку Жабку, а запасные называли Ровками, поскольку выходили они на ров. Оттуда шли тайные тропы за Борисов курган и к Вениковой горе, где лопасненцы устраивали засеки: чтобы не пролез чужак сквозь густые заросли, усекали березу по вершинкам, а из сечи вязали веники.
        По мнению Сбитнева, Лопасненская волость обезлюдела после Куликовской битвы. Вдовий город, понесший великое потери, выживал с трудом: его отдали на кормление гордому и лживому князю Олегу Рязанскому, окончательно разорившему наши земли. От древнего града остались лишь села, разбросанные по трем холмам. Но сохранилась народная память, устное предание о богатом граде Лопастне, да летописные записи...
        Роман Ю.Н. Сбитнева — о редких моментах нашей жизни, когда человек вдруг осознает связь времен, влияние далеких исторических событий на то, что происходит с ним сегодня. И тогда ему все становится понятным — «и священная любовь к отчизне, и вера в будущий свет, и непреложные законы чести, и возмущенный ропот, и боль, и костер, на котором сжигают за правду...»


О. Авдеева
Чеховский Вестник от 18 ноября 2006 г.